Сергей Максимишин родился в 1964 году. Школу закончил в 1982 году в городе Керчи, Крым. В том же году поступил Ленинградский Политехнический институт на кафедру «Экспериментальная ядерная физика». С 1985 по 1987 служил в Советской Армии фотографом военного клуба Группы советских военных специалистов на Кубе. В 88-ом году вернулся в институт, совмещал учебу с работой в Лаборатории научно-технической экспертизы Государственного Эрмитажа. С 1996-го по 98-ой год учился на Факультете фотокорреспондентов при санкт-петербургском Доме журналистов. С 1999 по 2003 работал в газете «Известия». С 2003 года сотрудничаю с агентством "Фокус", Германия.

Максимишин как образ жизни. Мне нравятся творческие и красивые самодельные судьбы, такие хэнд-мэйд. 
И люди, делающие из своих жизней что-то стОящее.
 
Максимишин — такой. Обычная карьера — это «взлет с помощью локтей и зубов», а в случае с Сергеем — это вообще другая история.Жил человек в офисном галстуке, в достатке и с карьерными перспективами — и сбросил галстук вместе с прежней жизнью, ломанулся в неизвестное.Поспорил на коньяк, что станет великим —и сделал это своими руками. Причём там, где локти и зубы и прочие похожие инструменты судьбостроения не очень помогают, где надо просто быть внутри большим — чтобы сделаться внешне известным, где нужен внутренний контент и, грубо говоря, талант…Когда я ещё не был знаком с Сергеем, мне говорили про него: тяжёлый характер, конфликтен, может послать любого. И ведь правда — может, с легкой душой, даже казалось бы перспективного клиента или партнёра. Но не от тяжести характера, а от силы и достоинства, от самоуважения. Если в ком-то будут избыточные понты и спесь, задевающие Максимишина — он не затормозит, резко уйдет в сторону, молча — или с комментариями. Конфликтность ли это? Его характер скорее в том, как он учит людей фотографии — в питерской «школке» при Домжуре, которую очень любит как альма—матер, и на мастер-классах, которые проводит в сильно разных географических обстоятельствах, от Сибири до Индии. Учитель фотографии Сергей Яковлевич может очень конструктивно отругать и даже словесно выпороть, а может авансом перехвалить и приделать ученику крылья и нимб, но и то и другое — как-то на пользу ДЕЛУ, которым он живет. Он растит фотографию в нашей стране — без лишних слов про это, без пафоса. Он видит в учениках соратников и коллег, не боится показать свою кухню, свои неудачи — как материал для разбора и понимания.Ему нужен не имидж гуру — а результаты, рост, развитие… Ему ни к чему его копии — но интересны ученики, которые смогут делать свое, сами пойдут дальше. Ученики, у которых и он, быть может, чему-то научитсяНаши с Сергеем опыты в организации его мастер-классовкак-то очень быстро перескочили российские границы, в ноябре 2006 такая выездная «школка» состоялась почему-то в Индии. Ну то есть конечно понятно почему.Индия — это густая фактура и красота,плотность жизни людей и их беспричинное дружелюбие. 

В Индии ты всегда в толпе — но это почему-то очень комфортное ощущение.Это не нервная человеческая куча, а спокойная и древняя река, с которой ты плывешь и течению которой доверяешь…. Мастер ставил студентам простые задачи: снимайте не людей, а архетипы — торговцев, рыбаков, снимайте фундаментальное — религию и игру. Ищите сначала свет и цвет — а потом ловите в этих декорациях сюжет… И решать такие задачи в Индии действительно просто и увлекательно. Наверное — когда-то сбудется мечта Сергея и где-то на берегу индийского океана будет его фотошкола, открытая всегда и для всехКогда-то несколько лет технической работы молодого физика Максимишина в Эрмитажесделали его лириком, сильно чувствующим красоту, цвет и композицию. И потом, когда он стал фотографировать жизнь — этот его Эрмитаж стал проступать в его карточках…Рассказчик историй Максимишин — позитивен. 

Ему неинтересна черно-белая фотография и вообще — черноватая реальность. Он житель разноцветного и несмотря ни на что улыбающегося мира.Валерий Кламм







Интервью Сергей Максимишин – один из главных фоторепортеров России. Поработав физиком и бизнесменом, он полностью изменил жизнь и стал снимать федеральные войска в Чечне и цирк лилипутов в Крыму, петербургских беспризорников и афганских моджахедов, бомбежки Ирака и питерские бани. Петербуржец Максимишин постоянно сотрудничает с Newsweek, Time, Stern, Washington Post. Недавно ему была присуждена премия World Press Photo, фотографический аналог «Оскара» или «Грэмми», в номинации «Искусство – одиночная фотография» за съемку чаепития в театре даунов.
– Я на самом деле абсолютно искренне считала, что вы просто свалились откуда-то непонятно откуда. Вы же только в 1998-м закончили фотошколу, основанную отцом Бродского. 
– У меня было УПК в школе. Но я болел, и поэтому меня засунули – поскольку уже некуда было – в девчачью группу фотолаборанток. А потом нашу преподавательницу посадили в тюрьму за то, что она торговала колготками на рынке. И первый мой приход в фотографию закончился ничем. А потом меня послали на Кубу служить. Нас поселили в джунглях. И пришел старший лейтенант, и говорит: «Художники, певцы, артисты, композиторы и другая всякая сволочь, которая служить не хочет, – шаг вперед». Я шаг вперед сделал. Дали мне «Зенит» и сказали: «Завтра поедешь снимать, завтра будут учения, приезжает Фидель…»
– То есть первый, кого вы сняли, был Фидель?
– Да, на полигон приехал Фидель, приехали наши генералы из Гаваны. Потом проявил пленку, там все так резко получилось: вот Фидель, и я порадовался, повесил все это сушиться и пошел спать. А утром прихожу, и у меня кошмар просто – как будто кто-то их побелил.
– Не промыли?
– Промыл, но там на Кубе вода такая жесткая, и я, не понимая, что делаю, стал их снова мыть и вытирать и все исцарапал… И оно у меня такое плавает в ванночке, и тут заходит комбриг, ему было интересно получить с собой фотографии «я и Фидель». Потом он долго кричал, что я самозванец. В общем, дали мачете, и я ходил косить траву. А потом ангел мне явился. То есть у меня прямо из-под мачете выскочила колоссального размера жаба, просто таких не бывает. Я ее привязал к пеньку, сфотографировал, а потом отпустил. И так красиво получилось. А потом шеф нашел эту жабу, заполнил записку об аресте на десять суток и пошел подписывать к комбригу. И меня взял с собой, жабу взял, пришел, а комбриг сидел сытый… Смотрел на эту жабу, смотрел и говорит: «Как Фиделя, так оп твою мать, а как жабу – так юный натуралист… Забирай его на фиг, все равно его никто не берет». Так я снова стал фотографом.
– Как вы на войну попали?
– Позвонил в «Известия» и сказал, что я фотограф и что хочу привезти портфолио. Они сказали, что таких у нас до черта, лучше бы в Ивангород съездил, там воду отключили. Я съездил, отснял и приехал показать. В общем, меня зачислили в штат. А потом – Чечня.
– Вы были бизнесменом, все было хорошо. А потом взяли и вот так просто изменили свою жизнь?
– Все подумали, что я сошел с ума. Когда я решил снять историю, я поселился с беспризорниками. Жена меня пускала через карантин. Но следующий «Огонек» вышел имени меня. Фотограф крут настолько, насколько крутые задачи он перед собой ставит. В Чечне я случайно оказался в одной комнате с Козыревым (один из ведущих российских фоторепортеров. – Ред.) и Джеймсом Хиллом (фотокорреспондент The New York Times. – Ред.). Ну и мы сошлись. Помню, я Козыреву стал хвастаться, что снимал женские бои в грязи, а он мне говорит: «А ты видел, как она ведет ребенка в школу, как она идет в институт с фингалом под глазом?» Такие мысли мне не приходили в голову… Я вернулся из Чечни, и мне сразу позвонили из Time. Снимая войну, ты становишься интересным Западу. С тех пор, когда Time были необходимы какие-нибудь бедные, они мне звонили. Потом был Афганистан, и мне еще стал звонить Newsweek. А потом был Ирак, мне стали звонить и разные другие немцы и американцы.
– На фестивале в Перпиньяне шутили, что на World Press Photo скоро введут номинацию «Горящие человеки».
– Я не верю в фотографов, которые говорят, что снимают войну для того, чтобы она остановилась. Фотограф снимает войну, потому что ему интересно снимать. Но вообще, я же не военный фотограф. Мне кажется, что фотография для меня – способ путешествовать. И чего я правда хочу – снять историю про эфиопское православие.
– Да, довольно просто нанести удар по нервам, сняв котенка с блохами в глазах, крик женщины, потерявшей секунду назад ребенка.
– Выехать за счет сюжета, текста – это не есть искусство, это публицистика. В фотографии есть свет и цвет. Я экстремист, я совершенно не понимаю постановочных фото. Там нет Бога. Каждый кадр – лотерейный билет, потому что ты не знаешь, что Бог тебе пошлет. Иногда спрашивают: «Как ты успел?» Хорошая фотография – девяносто процентов терпения.
– Чем все-таки отличается хороший фотограф от плохого?
– Помню, как пробовал студентам объяснять. Сейчас расскажу. Фотограф российского информационного агентства снимет карточку «Ехал Ваня на коне». Фотограф западного информационного агентства снимет «Вел собачку на ремне». А хороший фотограф снимет «А старушка в это время мыла кактус на окне». Ирина Меглинская






Что есть правда в фотографии?
Он один из лучших фотожурналистов в мире. Об этом можно хотя бы по наградам судить - в этом году Сергей Максимишин получил первый приз (и не впервые) на World Press Photo.
Он полагает, что фотожурналист может считать себя профессионально состоявшимся, если его фамилию знают сотня человек. Только эта сотня должна состоять из редакторов авторитетных мировых изданий. Фамилию Maximishin знают редакторы The Times, Time, Newsweek, Parool, Liberation, Washington Post, The Wall Street Jornal, Stern, Buisness Week, Focus, Der Profile, Corriere della Sera, не говоря уже о редакторах российских газет и журналов. Причем известность к Максимишину пришла, на взгляд со стороны, крайне быстро: он, физик по образованию, закончил факультет фотокорреспондентов при Санкт-Петербургском доме журналистов (где сам сейчас преподает) всего восемь лет назад.

- Сергей, в одном интервью вы на детском стишке показывали, что снимают фотожурналисты разного уровня. Дескать, плохой фотограф снимает, как "ехал Ваня на коне", средний добавит: "вел собачку на ремне", а отличный фотограф снимет еще и то, как "старушка в это время мыла фикус на окне"...

- В любой журналистской фотографии должен быть рассказ, а рассказ предполагает многоплановость. И в основе рассказа всегда должен быть конфликт - не бытовой (никто никого не бьет), а конфликт черное - белое, доброе - злое и так далее. Дают же "Оскара" в номинации "Актер второго плана" - так вот, второй план в фотографии, как правило, важнее первого. Та самая старушка, которая мыла фикус, часто важнее Вани на коне.

- В газете-то как раз все больше про Ваню.

- Газетные фотографии радикально отличаются от журнальных. Газетное фото часто не самоценно, оно должно привлечь внимание к тексту. Газеты читают утром в метро, поэтому фотография в них ближе к плакату - броско и понятно. Журнал читают вечером на диване, и фотография там для рассматривания. Мне она интереснее, хотя это не значит, что она лучше газетной. Есть же гении газетной фотографии - тот же Анатолий Мальцев.
- Как вы отреагировали на недавнюю затею запретить снимать "очень важных персон" без их разрешения?

- Меня это, честно говоря, не очень "парит": я не снимаю политиков. Фотография, в которой я себя нашел, - социально-этнографическая... А у обычных людей я и так спрашиваю разрешение. Снимать человека против его воли безнравственно.

- То есть политики и звезды вам просто неинтересны?

- Да. В таких съемках очень мало фотографии и очень много психотерапии: "випы" очень капризны. Последняя ситуация: "Шпигель" мне заказал снимать Анну Нетребко, но менеджеры Нетребко стали мне объяснять, что ее можно снимать только в драгоценностях такой-то фирмы, что я должен согласовать с ними все снятое и так далее... В общем, я отказался.

- Как в разных странах люди реагируют на фотокамеру?

- Самое тяжелое место для съемок в мире - Москва. Она эклектична, картинка рассыпается. И куда бы ни направил камеру, тут же выскакивает охранник. Проще всего снимать в Афганистане. Там другая проблема: один круг по базару сделаешь - уже весь базар перед тобой выстраивается на съемку. В Грузии очень легко снимать - там абсолютная презумпция уважения к человеку. Не потому, что ты крутой фотограф, а потому, что, если ты не сделал гадости, ты уважаемый человек...

В мусульманских странах большие сложности со всякими госструктурами - очень много того, что снимать запрещают. В Ираке за мной ходил один их "гэбэшник", который указывал, что снимать нельзя, но я ему платил 60 долларов в день и снимал что хотел. Правда, у него были свои пунктики: он не разрешал мне снимать ослов - потому что "некрасиво". В общем, не поспоришь.

Северная Корея очень сложная страна, там со мной ходили три сопровождающих, назовем их товарищ Ли-1, товарищ Ли-2 и товарищ Ли-3. У них были четко поделены обязанности: товарищ Ли-1 отвечал за мое физическое тело (чтобы я был сыт, обут, одет, не сбежал); товарищ Ли-2 отвечал за идеологию (что можно снимать, а что нельзя), а товарищ Ли-3 руководил товарищами Ли-1 и Ли-2. И товарищ Ли-3 ко мне обращался только через них в зависимости от сферы интересов. И бессмысленно было предлагать взятку, потому что они боялись друг друга больше, чем меня.

- А в России какова динамика: легче было снимать лет десять назад или сейчас?

- Десять лет назад было легче... Хотя фотографы всегда делились на тех, кого бьют, и тех, кого не бьют. Есть простой тест: пойти на рынок поснимать. Один вернется с синяками, второму фрукты бесплатно дадут. Классический пример того, кого не бьют, - Игорь Потемкин. Или Сергей Каптилкин, он снимает моду: когда остальные фотографы, как волны, разбиваются о четыре кордона секьюрити, Каптилкин идет по морю аки по суху, и его никто не останавливает.

- Как действуете лично вы, чтобы не быть битым?

- У меня очень редко возникает необходимость попадать туда, куда не пускают. А так есть своя технология. Я знаю, что нет лучше способа расположить к себе человека, чем спросить у него совет. И потом, я никогда не жалею времени "на поговорить".

Только один раз был эксцесс в Ираке: мы с Юрой Козыревым, очень известным фотографом, попали на полуостров Фоу в южном Ираке, где обитает странный народ, "болотные арабы": живут на болотах, ловят рыбу, на рынках у них торгуют женщины. И вот видим на рынке этих женщин, а вокруг них летают, сверкая в контровом свете, миллионы мух - фантастическая картина. Только достали камеры - нас закидали рыбой. И мы убежали.

Но в принципе агрессивность только оттого, что человек не понимает, чего ты хочешь. Когда приходишь на наш рынок, где половина без регистрации, а половина в розыске, и достаешь большую камеру - естественно, будут проблемы. Я на рынке очень долго достаю камеру. Чтобы те, кому надо, успели удалиться. К тому же на рынке всегда есть главный, я подхожу к любому торговцу, говорю: мне снимать надо - с кем я могу это обсудить? Меня ведут к какому-нибудь Муслиму, и я с ним договариваюсь.
- Вы ведь еще из тех немногих фотожурналистов, кто сам пишет тексты к снимкам...

- Я работаю для немецкого агентства, и никто не пошлет, например, в Таджикистан по моим следам корреспондента. Поэтому пишу по стандарту - полторы тысячи слов на английском языке. Это, наверное, плохой текст, но я знаю, что журналист, который будет его обрабатывать, все поймет. А вообще не люблю писать. Это как мыть посуду: умею, но не люблю.

- Фотография теперь крайне доступна, не потеряла ли она из-за этой доступности свое влияние?

- Мне кажется, фотография вообще перестала влиять на общество. Раньше с ежегодной выставки World Press Photo люди выходили в состоянии катарсиса, а сейчас - с мыслями "Ну сколько можно!". Фотографию военную, социальную упрекают в излишней кровавости, акцентированности на горе. Очень много дискуссий идет о поисках нового языка, потому что старый уже не работает...

Помните знаменитую фотографию времен войны во Вьетнаме - с бегущей из горящей деревни голой девочкой? Думаю, этот снимок во многом остановил войну. Сейчас, каких бы ужасов мы ни снимали, ничего не изменится.

Кстати, немногие знают, что то фото кадрированное. Недавно был опубликован полный вариант: справа от бегущей девочки идет американский солдат и улыбается. Полное ощущение, что он гонит детей на фотографа, и это радикально все меняет. И что есть правда в фотографии - большой вопрос. В 2002 году на World Press Photo победила блестящая серия, где "наши" афганцы убивают "не нашего" талиба. Жюри, уверенное, что автора нужно поощрить, тем не менее было убеждено в том, что расстрел устроили для фотографа. Не потому, что он просил, а потому, что он там был. Фотограф - мощный катализатор событий. Или ингибитор. Соответственно, вопрос: что мы снимаем - жизнь или реакцию жизни на себя?..

Бывают вопиющие истории. Например, когда фотожурналист в Руанде находился возле умирающего истощенного мальчика, к которому уже слетались птицы, и ждал, когда мальчик умрет и птицы примутся за дело. Но это патология.

- Интересно, как эти некрасивые закулисные истории становятся известны?

- По-разному. Один очень известный российский фотограф присылает из Чечни фотографии: колонна беженцев попала под бомбы федералов, и два фотожурналиста, ехавшие с колонной, побросали все и стали помогать людям. В агентстве тому фотографу сказали: "С ума сошел?! Если мы выставим эти фото, то у всех будет вопрос: почему фотографы тех изданий помогали, а ты, гад, снимал?".

Вообще за последние два года профессиональное коммьюнити лихорадит - один скандал за другим. Сначала в Ираке фотограф "Лос-Анджелес Таймс" (снимать для которой, как петь в "Ла Скала") совместил снимки в "Фотошопе" и так спешил, что на фото слева и справа получился один и тот же иракец. Потом "Нью-Йорк Tаймс Мэгэзин" послал фотографа в канун годовщины 11 сентября в мусульманские кварталы Нью-Йорка, и тот, увидев мальчика, который играл пластмассовым пистолетом, попросил его прицелиться в огромный билборд "Мальборо". А мимо проходили два молодца из Ассошиэйтед Пресс и тихо сняли весь процесс уговоров...
- Кто в фотографическом мире сейчас, так сказать, в авангарде?

- Законодатели моды в фотографии сейчас датчане. Концентрация победителей конкурса World Press Photo на душу населения там раз в десять выше, чем у американцев.

- А можно описать словами, как датчане снимают?

- Нет. Я своим студентам говорю, что хорошая фотография та, которую невозможно описать словами. Любое искусство стремится стать похожим на музыку, потому что музыка — единственное из искусств, которое действует не через голову, а внутривенно. И фотография тем лучше, чем меньше в ней литературы и больше музыки. Фотография сейчас ждет свой "Черный квадрат", который когда-то поставил точку на предметной живописи. Возможно, ломография - "черный квадрат" фотографии.
- Язык российской фотографии тоже не описать?

- Один человек из жюри World Press Photo мне сказал: я русскую фотографию узнаю безошибочно - она слишком правильная. Она идеально выстроена, но это неинтересно: нет ощущения легкости, мимолетности. И русские фотографии, как сказал тот человек, часто "пахнут потом". Видно, что фотограф ждал, мучился, что далось тяжело.

- Вы знаете конъюнктуру, знаете, что продается, а что нет. Но вы ведь можете ошибиться, недооценить какой-то снимок, положить его в стол...

- А что такое хорошая карточка? Та, которая продается? Та, которая тебе нравится? Та, которая имеет отношение к искусству? С точки зрения эстетики - да. Очень часто бывает, что смотришь старые пленки и думаешь: где были мои глаза, там откровенно более сильные кадры! Но конъюнктуру понять довольно легко. И фотограф ведь не столько дирижер, сколько первая скрипка. Он работает по заказам. Не надо для "Шпигеля" работать, как для "Штерна". И вообще, если ты профессионал, ты должен делать так, как тебе заказывают.
- Вы вообще говорите: нет, ребята, за этот заказ не возьмусь?

- Ну вот, как уже говорил, отказался снимать звезду. Но я знаю, что второй раз я "Шпигелю" не откажу. За каждым фотографом стоит длинная очередь тех, кто поднимет брошенное знамя. Это дико конкурентная среда.

- Фотоконкурсы, наверное, не столько для самоутверждения, сколько для того, чтобы тебя редакторы изданий знали?

- Да, фотограф, как собачка: чем больше медалек, тем дороже щенки.
- Как обстоят дела в Петербурге с фотожурналистикой?

- Петербург превратился в столицу фотографии. Во-первых, по количеству фотографических событий интересных и важных он сильно превосходит Москву. Во-вторых, новых имен существенно больше, чем в Москве. Во многом это заслуга Павла Ивановича Маркина - половина фотографической питерской жизни держится на нем.

Но в Питере негде печататься, здесь почти нет журналов. Мой продукт - серия фотографий на одну тему, и себестоимость этого продукта настолько высока, что здешние журналы не потянут. В Москве такие журналы уже есть, но там другая беда (вообще-то всероссийская): невозможно опубликовать социальные фото.
- Потому что "ну сколько можно!"?

- Нет. Потому что главная проблема российских журналов - абсолютная диктатура рекламодателя. Никто не даст рекламу своих поганых часов или колготок рядом с фотографией больного, убогого. Разве что в гламурных журналах появляются социальные темы.

- В гламурных?! Вот уж странно...

- "Мари Клэр" или "Вог" на Западе печатают очень жесткие статьи - два года назад на World Press Photo победила история о самосожжении женщины в Афганистане, снятая для "Мари Клэр". Когда этот журнал появился в России, я для них делал несколько социальных историй, но сейчас таких тем не заказывают.

Из общественно-политических журналов, наверное, только русский "Ньюсуик", у которого очень много денег и который плевать хотел на рекламу, может себе позволить такие темы.
- А за границей дают рекламу часов рядом с фото инвалида?

- Запросто. Там рынок устоялся, и рекламодатель понимает, что журнал должен быть еще и интересным. Но вы можете себе представить в России журнал типа "Штерна"? У нас из общественно-политических журналов самый массовый "Итоги" (кажется, 60 тысяч тираж). А у "Штерна" тираж 2,5 миллиона.

У нас живут журналы для развлечения. А общественно-политические - нет. Я сначала думал, что это какая-то политика, а потом понял, что людям просто такие издания не нужны.

...Я в Питере давно не снимаю еще и потому, что уже очень трудно найти здесь свежие интересные сюжеты. Интересная история дорогого стоит, в российской фотожурналистике и просто журналистике сейчас абсолютный кризис тем: за 1990-е все сняли беспризорников, тюрьму, Большой и Малый академические театры, балет, православие и т. д. Я ведь могу запросто и за бесплатно снимать, если история мне интересна.
- Сергей, вы, наверное, без фотоаппарата из дома не выходите...

- Да ну, что, я с ума сошел!

- А вдруг хороший кадр упустите?

- Для меня отдельный кадр - это такая штука, которую и выкинуть жалко и девать некуда. Я работаю с большими темами. Еду, допустим, в Бурятию, сижу там долго, снимаю шаманов.

- И ни разу не было такого: поехали в командировку, а вернулись ни с чем?

- Как это ни с чем?.. Ну вот сейчас я ездил на Камчатку для Geo - это была худшая командировка в моей жизни. Все, что могло пойти не так, пошло не так: сваливались с вездехода; ловили по тундре оленеводов - не поймали... Но в конце концов нашли сюжет.

- Бытовой вопрос: почему одни люди фотогеничны, а другие нет?

- Ну... Точно так же, как бывают люди красивые и не красивые... А вы никогда не задумывались, почему у людей на старых фотографиях лица как-то красивее, благороднее? Я долго думал над этим и, кажется, нашел ответ. Старая фотография - это фотография длинных выдержек: полсекунды, секунда. За это время мимолетные мимические движения лица сглаживаются, усредняются. А сейчас фото очень коротких выдержек: за тысячные доли секунды мимика не успевает усредниться. Я пробовал снимать портреты на выдержке одна секунда - получается очень похоже на старую фотографию. И лица не менее благородные.

Подготовила  Анастасия ДОЛГОШЕВАКнига С. Максимишина "Последняя империя. 20 лет спустя"«Книга Сергея Максимишина – попытка осознать те перемены, которые произошли за 15 лет на территории бывшего СССР…
Творческий метод Максимишина - рассказ о месте, явлении, событии с помощью фотоистории. Выстроить интересный фотографический сюжет ему помогает его богатый жизненный опыт, аналитическое мышление, его философия и отношение к людям. Он любит людей, легко общается, умеет находить общий язык с любым человеком, «солнечность», яркость присущи его фотографиям…
Он склонен к развернутому эпическому повествованию - в основном в его съемках преобладают горизонтальные кадры, с многоплановыми сюжетами, яркими деталями, проникнутые легкой иронией и требующие внимательного прочтения. Эта книга – для тех, кого, как и Сергея Максимишина, волнует судьба исчезнувшей с карты страны, которую еще 15 лет назад мы называли Родиной». Наталья Ударцева, ProLab, Директор по маркетингу

«Россия Сергея Максимишина – безусловно Россия. Пожалуй, самая точная и верная, которую приходилось видать. Тут ведь в чем дело: в точке зрения, а она у Максимишина – чаадаевская. То есть, не благостная и не критичная, а сопереживающая, потому что – своя».Петр Вайль, Писатель«Сергей Максимишин – ведущий фотограф русского GEO (и не только русского, если на то пошло)…
Работая с Максимишиным, остается только обсудить акценты и потом получить мгновения той реальности, которая интересна нам. И ему. Тут я добавлю, что по-настоящему мудрая жизненная стратегия, высший пилотаж – это когда ты добиваешься успеха, занимаясь тем, что тебе нравится. Максимишин – из таких счастливцев…
На происходящее вокруг нас автор смотрит с той мерой остраненности (В. Шкловский), которая не позволяет его снимкам стать тривиальными…».Владимир Потапов, Главный редактор «ГЕО»
«…Сергей Максимишин, как и всякий большой художник, используя свой собственный фотографический язык, элегантный, убедительный, узнаваемый и всегда понятный, не хочет успокаивать нас, не дает ответов. От Москвы до Камчатки, от Петербурга до Чечни у России много врагов: бедность, болезни, война, жадность, богатства, накопленные невероятными и неправедными путями. У него нет времени, чтобы чествовать всеми признанных героев. Любимые действующие лица его бессловесных повествований обычно безымянны. В каждом ему удается ухватить суть согласно точным пространственно-временным координатам. С мастерством настоящего виртуоза он меняет тональность повествования, смешивая драму и иронию, никогда не опускаясь до лести или цинизма».Chiara Mariani, Corriere Della Sera Magazine, Italy